Игорь Нетто был выдающимся капитаном футбольных команд «Спартак» и сборной СССР, олимпийским чемпионом, завоевавшим золото на Играх в Мельбурне в 1956 году, и обладателем первого Кубка европейских чемпионов в 1960 году. Он скончался в возрасте 69 лет, 30 марта 1999 года.

Лев Нетто ушел из жизни в возрасте 92 года — 17 сентября 2017 года, пережив младшего брата на восемнадцать с половиной лет. Лев Александрович не был спортсменом, однако его жизнь вместила в себя множество событий, достойных романа. Великая Отечественная война, пленный лагерь, безуспешная попытка побега, возвращение на родину, арест и приговор — 25 лет лагерей. Из которых он отсидел восемь, а потом был полностью реабилитирован.

В 2015 году Нетто-старший был приглашен в программу «Разговор по пятницам» , где он поведал немало увлекательных историй, как о младшем брате, так и о своей непростой жизни.

Фамилия

— Нетто — эстонская фамилия?

— Итальянские корни. Родители родом из Эстонии, а прапрадедушка в XVIII веке прибыл туда из Италии для работы садовником. Он женился на местной девушке и остался там. Мама переехала в Москву в 1917 году, а отец — немного раньше.

— Он же входил в отряд латышских стрелков?

— Верно. В 1915 году они были приняты на государственную службу. Однако и революция оказалась им полезной. Им поручили охрану Ленина. А мать получила работу в канцелярии Наркомата внутренних дел. В определенный период ее руководителем был Троцкий. И он стал для меня кумиром. Меня назвали в его честь.

— А брата?

— Мать постоянно повторяла: «Теперь у нас есть князь Игорь». Он и вёл себя подобно князю.

— В семье на каком языке общались?

— Я владею русским языком, хотя также знаю эстонский и латышский. Игорь же освоил эстонский лишь на базовом уровне, зная несколько слов и поговорку, которую можно перевести как: «В лесу покакай быстро, а то придет медведь и схватит за голую задницу». Интересно, что в отличие от меня, в его паспорте указана русская национальность.

— Почему?

— В 1939 году провели перепись населения. На вопрос о национальности я, подобно родителям, указал «эстонец». Однако девятилетний Игорек неожиданно заявил: «Я — русский!». У него даже в детстве на все были собственные взгляды. Записывавшая анкету девушка была озадачена. Затем она воскликнула: «Если гражданин обозначил, что он русский, мы и запишем это».

— Революция не обошла латышских стрелков стороной. А отец избежал преследований?

— Невероятное событие! В доме на Сретенке, где когда-то проживали шесть семей, состоявших из бывших стрелков, люди начали исчезать. Мать вспоминала, что каждый вечер был наполнен тревогой, и они дрожали от страха.

В соседней квартире появился латыш, однофамилец отца. Он не имел никакого отношения к стрелкам. Как-то они услышали разговор возле их двери: «Собирайся!» — «Это ошибка». — «Там разберутся!» Увели.

— С концами?

— Да. Таким образом, вместо отца. К нему так и не прикоснулись. Вероятно, где-то фамилия была указана как «отработанная».

— В заключении ГУЛАГа вы провели восемь лет. Писал ли вам Игорь?

— Ни брат, ни отец не были рядом. Только письма приходили от матери.

— Удалось ли вам откровенно обсудить с Игорем пережитые события?

— Он не поднимал вопросы о плене и ГУЛАГе! Моя жена, к слову, тоже. И в своем окружении Игорь никогда не распространялся об этом. Подобные разговоры в составе сборной СССР вряд ли бы ему пригодились. А его футбольным знакомым я все рассказал на юбилее Андрея Петровича Старостина. Прямо на кладбище.

— Как отнеслись?

— На меня смотрели с подозрением. Они не могли понять, кто я такой. Стало ясно, что я не из их среды — это бесспорно. Я написал книгу о сопротивлении в ГУЛАГе, о знаменитом норильском восстании. В 1948 году на Красноярской пересылке я присоединился к подпольной Демократической партии России и дал обещание: посвятить свою жизнь освобождению родины от коммунистического угнетения. Именно поэтому книга носит название «Клятва».

Война

— Где вы были 22 июня 1941-го?

— На даче, расположенной в Звенигороде. Когда я с братом услышали по радио о начале войны, мы обрадовались. Все мальчишки тогда ликовали. Мы выросли на песне: «Если завтра война, если завтра в поход…» У нас была уверенность, что Советский Союз сильнее всех, и мы сможем разгромить любого врага. На следующий день я с отцом отправились в Москву, а мама и Игорек вернулись поздней осенью.

К тому времени я уже год занимался обучением в артиллерийской школе. Немедленно направили на возведение оборонительных укреплений. Мы копали на периферии города окопы и устанавливали противотанковые преграды. 16 октября планировалась эвакуация всей школы. Утром, придя с приятелем, мы обнаружили, что никого нет. Школа по какой-то причине покинула место дислокации раньше, без предварительного уведомления. Отец сказал: «Ты остаешься в Москве». Матери предлагали отправиться с Игорем в эвакуацию, но она ответила: «Не нужно расставаться».

— Голодали?

— Мне было не очень интересно. Мой отец работал в Среднем машиностроительном наркомате. Я окончил фабрично-заводское училище и стал токарем, трудился на заводе, где обтачивал заготовки для артиллерийских снарядов. Мать работала за швейной машинкой, изготавливая солдатское белье. У каждого были продовольственные карточки. Помимо этого, у нас было полмешка картофеля, который привезли из Звенигорода. Вместе с Игорем мы пекли лепешки из очистков картофеля.

31 декабря 1941 года один из знакомых отца принес небольшую ель. Новый год был отмечен праздником. Стоит отметить, что до 1936 года установка елок в жилых помещениях была запрещена, поскольку считалась буржуазной традицией.

— У вас была «бронь»?

— До марта 1943 года. В начале войны около двадцати моих друзей вступили в ополчение. Все они погибли. Сначала в бой с немецкими войсками отправлялись практически без оружия. Оружия не хватало, командиры заявляли: «Если нет винтовки, возьмите палку. Когда погибнет кто-то, вы сможете взять его винтовку…» А повестку я получил за две недели до своего девятнадцатого дня рождения.

— Куда направили?

— Принимал участие в эстонской стрелковой дивизии. Переносил станину пулемета «максим», весившую 32 килограмма. Задача заключалась в отвлечении немецких войск, чтобы не допустить переброски их основных сил на Орловско-Курский выступ. Вел огонь из «максима» около десяти минут, после чего быстро менял местоположение, чтобы избежать минометного обстрела. Однажды на моих глазах двое бойцов промедлили, и их поразило из миномета. От них не осталось ничего, кроме ног и поврежденного пулемета.

Через некоторое время прибыли люди, чтобы набирать добровольцев для участия в партизанском движении. Я вызвался и оказался в Москве, в эстонском штабе. Моей работой было доставление сообщений в центральный штаб, которым руководил Ворошилов.

— Маршала видели?

— Никогда. Если было указано дождаться ответа, пакет передавал один из его помощников. Спустя несколько месяцев направили на обучение партизанских кадров, в группу подготовки инструкторов минно-подрывного дела. Учебные мины устанавливали на железной дороге, осуществляли охрану.

— Как правильно снять часового?

— Наиболее эффективным способом казался удар финкой в шею – быстро и безопасно. Однако, в действительности, подобный прием применять не приходилось. Наш отряд разделили на четыре группы по двадцать человек и перевезли в Ленинград. Оттуда планировалось десантироваться в тыл врага. Но все затянулось. Скрадывало ожидание водочка, которую обменивали в городе на буханку хлеба.

Ночью на аэродром совершили два вылета, сели на «дуглас», но не поднялись в воздух. Возвращались на базу и продолжали бездельничать. Последние беззаботные дни.

— Когда они закончились?

— В феврале 1944 года. Третья попытка полета оказалась успешной. Они вылетели в приподнятом настроении, подпевая песням…

— Под водочку?

— Только так! Когда настало время прыгать с парашютом в пропасть, мы протрезвели. Это был мой первый прыжок. Нас убедили, что не нужно трогать за кольцо. В самолете фиксируешься за тросик — и парашют автоматически раскрывается. Посадка прошла успешно.

На этот же берег озера Выртсъярв другим самолетом предполагалось сбросить с парашютами груз, включавший боеприпасы, взрывчатые вещества и продукты питания. Однако мы не обнаружили ничего подобного. Рации также отсутствовали.

— Почему?

— Она опиралась только на одну из четырех групп, с которыми так и не состоялась встреча. В нашем распоряжении были автоматы ППШ, пять запасных дисков, пять «лимонок» и сухари, помещенные в вещмешок. Командир отдал приказ немедленно отступать.

— Куда?

— В лес. Почти месяц они продержались благодаря двум эстонцам, которые в 1940 году вылавливали «лесных братьев» и хорошо знали местность. Еду добывали на хуторах, а днем прятались в сараях и подвалах. Однажды они услышали, как в лесу кто-то громко ругался нецензурной бранью.

— По-русски?

— Безусловно. Поспешили в ту сторону: «Наши!» Приблизившись, выяснили, что это солдаты противника, одетые в немецкую форму. Это были предатели.

Голос командира: «Ложись! Огонь!» Мы укрылись за валунами. Нас обстреливали разрывными и трассирующими снарядами. Силы были неравными, патроны быстро заканчивались. Я увидел, как командир приподнялся, бросил гранату с криком: «За Родину! За Ст…» Ему не удалось договорить. Очередь разрывных снарядов поразила его голову. Рядом эстонец произнес: «Лео, всё». Спустя мгновение он был облитый кровью, фонтаном вырывавшимся из раны.

— А вы?

— В руках — последняя граната «лемон». Я выдергиваю запал, размышляя: «Сейчас я поступлю так же, как мой командир». Закрываю глаза на мгновение. И вижу, как плачет мама, провожая меня на передовую. Я осознаю, что не в силах выпрямиться.

— А «лимонка»?

— Он бросил его как ненужный предмет. Окружившие каратели подняли его. Он заметил, что один из них, получивший контузию, целится в него. Расстояние между ними составляло около шести метров. Однако руки его дрожали, и он с трудом удерживал винтовку. Другой каратель подскочил и выбил ее ногой, воскликнув: «Вы перестреляете своих!»

Сразу раздался крик: «Отдайте мне этого парня!» Проталкиваясь сквозь толпу, побежал пожилой эстонец в ушанке. Он был взбешен, в руках у него был топор. Я гадал, ударит он топором или лезвием? Лицо показалось знакомым, кажется, за продуктами к нему на хутор ходили. Немецкий офицер, сопровождаемый ротой солдат, вмешался и спас ситуацию. Он строго приказал: «Уходите!» Старик исчез. И снова я избежал смерти.

Плен

— Что было в плену?

— Тарту, тюрьма. Эстонский полицейский во время допроса зачитал полный перечень бойцов нашего отряда. Он уточнил информацию о погибших, отметив их фамилии отметками. Внезапно меня осенило: нас ждали! Фашисты были осведомлены обо всех деталях операцииё!

— Откуда?

— В эстонском партизанском штабе оказался предатель. Я даже подозреваю, кто это. Пожилой старшина Кук — так его прозвали «петух» по-эстонски. Неприятный человек.

Из Тарту нас переправили в Даугавпилс. Наша колонна двигалась через город, направляясь к лагерю военнопленных. Мы шли небольшими группами, крепко сцепляя руки. С обеих сторон нас обрушивали потоки проклятий.

— Кто?

— Женщин презирали, засыпали камнями и палками. Кричали: «Сталинские бандиты!» Партизаны в этих местах испытывали неприязнь.

— Сколько там пробыли?

— Это не займет много времени. Затем следует переезд в Каунас, а после — во Франкфурт, Эйзенах и Плауэн… Утром нас направляли на работы в город. В первую очередь, мы очищали улицы, которые были повреждены в результате авианалетов союзников. За нашей безопасностью следили четыре неторопливых пожилых человека, вооруженные винтовками девятнадцатого века. Я подружился с литовцем Ионасом и ленинградцем Володей, у которого отсутствовал правый мизинец — он был травмирован разрывной пулей. Втроем мы предприняли побег.

— Поймали?

— Через полторы недели офицер обратился к двум автоматчикам, и те направили Ионаса к оврагу. Его лицо побледнело. Он понимал немецкий язык и перевел: «В овраге находится группа пленных. Передайте беглецов конвоирам. Если там уже никого — ликвидируйте». Однако судьба вновь была благосклонна.

В марте 1945 года американские войска вошли в Плауэн. Тогда я впервые увидел афроамериканцев. Они неистово ездили на джипах и проявляли дружелюбие. Нас обнимали, целовали, восклицая: «Рус! Рус! Вы свободны!»

— Что дальше?

— В городе скопилось много военнопленных. Среди них значительное число русских, которых в начале войны отправили на трудовую повинность в Германию, за годы пребывания обзавелись семьями и родили детей. Возвращение на родину их не привлекало, они предпочитали эмигрировать в Канаду и Австралию. Французы же предлагали перебраться в Париж, уверяя: «У нас прекрасные девушки! Вы не будете разочарованы!»

— Устояли?

— Ионас и Володя сразу же решили возвращаться домой. Начались длительные формальности, составление списков занимало много времени. В итоге мы решили отправиться на немецкие фермы. Было решено, что каждый из нас найдет себе работу. Наступила весна, началось посевное время, и везде не хватало рабочих рук. Меня приняла фрау Эльза. Ее муж погиб на войне, а дочери Айне – шестнадцать лет.

— Симпатичная?

— Прекрасная девушка! Светлая коса, небесные глаза. Если честно, я потерял голову. Мне казалось, что мои чувства взаимны. Эльза говорила: «Лео, останься, будешь хозяином. У нас есть все необходимое. Что тебя тянет? В Сибирь?» Но я был поглощен мыслью о возвращении. Я хотел увидеть маму. 19 мая 1945 года на автомобиле Студебеккер перевезли в советскую зону оккупации.

— А барышня?

— О ней у меня нет никакой информации. Однажды приходилось думать о том, чтобы найти Айну, узнать, как сложилась её жизнь. Но я решил: не стоит ворошить прошлое. У меня замечательная семья, две дочери…

ГУЛАГ

— Когда вас арестовали?

— В 1948 году никаких проблем не ожидалось. Я служил в армии уже третий год. Наш стрелковый полк, выдвинувшись из Плауэна, дошел до украинского городка Ковель пешим маршем. Я уже предвкушал демобилизацию, когда внезапно оказался в контрразведке. Начались допросы: «Поведайте, как вас завербовали американцы? Какое задание вы получили? Кто ваш резидент? Вы полагаете, мы поверим, что вы добровольно покинули Западную зону?!» Видите след на пальце?

— Ломали?

— Каждую ночь меня подвергали пыткам. Пальцы защемляли дверью. Однако в этот раз они ошиблись в расчетах — я потерял сознание. На коже образовался разрыв, из которого выступала белая кость. Затем меня вернули в подвал к двум другим, названным «американскими шпионами». Десять дней меня не трогали. Палец срос, обмотанный грязной тряпкой. Медицинской помощи не было.

— Какие еще способы применялись для взлома «шпиона»?

— Майор Федоров часто наносил удары ребром ладони в область печени. Он помещал задержанных в ледяной карцер, оставив их в одной одежде. Использовал «шверниковские» наручники, отличавшиеся тем, что при любой попытке движения причиняли еще большую боль в руках. До тех пор, пока…

— Сколько это длилось?

— Три месяца. Наконец был объявлен приговор: 25 лет заключения в лагерях. Увидев собственное отражение в окне, словно в зеркале, я отпрянул. Вместо молодого человека с густой прической на меня смотрел лысый старик. Затем последовал этап: Киев — Москва — Свердловск — Красноярск — Норильск.

— Какой самый сильный холод ощущался в ГУЛАГе?

— Снизили финансирование на 50%. Работали в две смены без перерывов. Слои вечной мерзлоты разрушали киркой и ломом до достижения скального основания. В 12-метровый шурф, словно в ледяной колодец, спускались по двоим. Еще двое работали наверху, затем происходила смена. В эти шурфы закладывали бетон и строили дома, предназначенные для долгой эксплуатации.

В Норильске в первый же день он сказал себе: «Пятидесятиградусный мороз, «черная пурга», усталость, отчаяние – неважно! Необходимо работать, невзирая на трудности. Только так я смогу выжить…»

— Что такое «черная пурга»?

— Поток ветра с заснеженными вихрями, обжигающий и сбивающий с ног – привычное явление для Норильска зимой. Чтобы избежать обморожения лица, необходимо прикрывать его фанеркой. Если вы заметили, что у вашего товарища кожа побелела, сразу берите снег и растирайте им. Самое важное в лагере – найти друзей, которые помогут в любой ситуации. Иначе вы обречены.

— Действительно ли некоторые люди прибегали к инъекциям керосина, чтобы избежать работы в холодную погоду?

— С такими случаями сталкивались довольно часто. Люди вводили себе в руки и ноги некачественные препараты, что вызывало отеки. Обращались в медпункт, где не получали должной помощи. Единственным выходом было спускаться под гору Шмидта.

— ???

— Это место называют «Норильская голгофа» — кладбище, где с 30-х по 50-е годы хоронили заключенных. Их точное количество неизвестно, достоверных данных нет. Кроме того, часть территории была заасфальтирована и застроена домами. На останках, представьте себе! Об этом событии нигде не упоминается.

— Помните день смерти Сталина?

— «Черт умер!» — так передавали друг другу известие, стараясь скрыть ликование. Похоже, жизнь должна была стать проще, однако произошло обратное! В лагерях развернулся жестокий террор.

— Почему?

— В Министерстве государственной безопасности старались продемонстрировать свою эффективность. Власти усилили контроль. Заключенных казнили, как животных. Солдаты, осуществлявшие сопровождение и охрану, убивали без видимой причины. Эти убийства замаскировывали под «попытки побега», что позволяло сотрудникам получать дополнительные выходные дни или премии. В мае 1953 года ситуация достигла критической точки.

— Вы о норильском восстании?

— Да. Однако, более точным было бы слово «забастовка». У нас не было вооружения. Мы просто заявили, что отказываемся работать в таких обстоятельствах. Мы продолжали протест до августа. С забастовщиками поступали безжалостно, погибло немало талантливых людей. При этом, место их захоронения до сих пор не установлено.

— Когда вышли на волю?

— В феврале 1956 года. Через два года последовала полная реабилитация. Отцу удалось помочь, поскольку он был знаком с генеральным прокурором СССР Руденко. Он составил письмо и попросил о пересмотре дела. Сначала я работал токарем на заводе, затем поступил в Московский высший технический училище имени Баумана на факультет приборостроения. И до выхода на пенсию служил в главном вычислительном центре Министерства юстиции.