1 января Сергей Наильевич отметил бы 70 лет — и я отлично знаю, как бы провел этот праздник с семьей.
Я очень стараюсь представлять его живым не только сегодня, но и всегда. Даже получается — в сыне-комментаторе, Сергее Сергеевиче, много от отца. В голосе, жестах. Чем старше Сергей Сергеевич становится, тем сильнее напоминает отца.
Даже знаменитая на всю Москву BMW X5 Гимаева-старшего с фантастической аэрографией, сделанной сыном, до сих пор ездит. Нарисованные на борту Эспозито и Харламов все так же заставляют улыбаться всех, кто оказывается рядом в потоке. Только машина теперь рычит сильнее, чем прежде. Сергей Сергеевич что-то доработал в конструкции. И в аэрографию внес собственный штрих — кажется, дополнив Харламова Якушевым.
Я помню, как после смерти Сергея Наильевича этот автомобиль поставили возле музея хоккея на Автозаводской, и много людей собиралось, чтобы его рассматривать.
**
Приятно вспоминать мелочи: как ездили в звездные времена «Трактора» с Гимаевым вместе в Челябинск, сидели рядом на банкетах и мне было интереснее слушать Сергея Наильевича, чем любого тостующего. Специально выбирал место неподалеку. Мне и ему вручали серебряные фигурки на память. Моя стоит вон, на полочке. Ту, которую получил он, увидел годы спустя в квартире на Речном, где оказался уже после смерти Сергея Наильевича. Однажды заглянул поговорить с вдовой Натальей Серафимовной.
В пресс-центрах мировых чемпионатов искал могучей фигурой Гимаев — его появление придавало уверенности, а в самом комфортном европейском городе, Братиславе, становилось полегче.
Ружичка рассказывала о чём-то тренеру Чехову, а Гимаев произнёс тихо.
Запоминаю, как сражались мы с ним на турнире «Руде право»…
Ружичка взглянул в зал, встретился взглядом с Гимаевым. Нечто в этом взгляде, видимо, его привлекло к размышлениям. Прищурился, озадаченный. Может быть, вспомнил, может быть нет — но глаза отвел.
**
Семь лет прошло с момента кончины Гимаева – странной, непонятной смерти. Новые комментаторы появились, некоторые весьма компетентные. Старые окрепли, умудрели.
Гимаев как не нужен, так и не нужен. Среди сегодняшних звёзд эфира он был бы точно таким же органичным, как и раньше. Почему? Ведь всё забывается. Я помню малолюдные похороны знаменитого комментатора Владимира Писаревского, последнего из озеровских времён. Спросить кого-нибудь — где похоронен Владимир Перетурин, легенда советского телевидения? Да почти никто из телевизионных людей не ответит. Главное, не переспросит — «а где же?»
За семь лет Гимаев остался незабываемым. Его голос до сих пор слышен. Возможно, потому что рассказывал так, как никто другой?
Я начинаю читать его интервью и нахожу подтверждение своим предположениям.
«— За что Моисеева прозвали Джино-пружина?
Его физическая сила была поразительной. Руки были крепкими, словно клещи. Если он кого-то брал в руки, мог вырвать из них что угодно. «Пистолетики» – его любимое упражнение, по 50 раз на одной ноге выполнял. Ноги, хотя и не величественные, обладали удивительной скоростью и мощью. Достаточно было быстрейшего движения – ч-хх! – и он делал упражнение.
— Самое страшное упражнение от Моисеева.
Двадцати килограммовый рюкзак, армейский мешок с завязками, набитый песком, и по горам следовало катить. Но это ещё что — обратно с ним бежали. И всё на время. Разбить можно было. Но я вам скажу: Моисеев – лучший ученик Тарасова. В плане постановки физики, понимания методик. Плюс ко всему – большой импровизатор.
Я знал Юрия Ивановича Моисеева. Обожал его прибаутки и рассказы. Впрочем, у него не разберешь, когда это всерьез, а когда шутки для разрядки. Он даже бадминтон на льду для своей команды выдумывал – то ли в шутку, то ли нет.
Я помню, как привёл меня в столовую, где обедал его «Ак Барс». Торжественно представил.
Центральный нападающий из Монреаля, канадец. Не обращайте внимания на его вид, руки у него волшебные! 48 килограммов мускулов.
Я уточнил положение очков пальцем, молча кивнув. Взгляд хоккеиста Чупина, который оторвался от тарелки с супом, показался недружелюбным.
Чупин справедливо видел во мне соперника. В то время могли привести кого угодно. В Тольятти того же периода Петр Ильич Воробьев позвал вратаря Трвая. У него линзы были раза в три толще моих. Чуть ли не минус двадцать. И ничего — даже наиграл на какой-то рекорд. Как и все воробейские вратари. Очаровал скаутов, уехал в ЦСКА — и там распробовали, ужаснулись…
Увидев издалека Моисеева, крепкого парня в кепке, я ожидал знакомого прикосновения с хрустом.
Не сказал бы я о Моисееве так, как это делал Гимаев. И вот так — о чём угодно в хоккее! Зоркость к деталям поражала. Гимаев смотрел тот же хоккей, что и мы. Но видел нечто своё.
**
В квартире Гимаева беседовал с Натальей Серафимовной, перебирал детские рисунки Сергея Наильевича. Руки тряслись. Даже в этом наивном искусстве — хоккей, хоккей, хоккей…
Цветным карандашом малыш Сережа Гимаев рисовал что-то под вырезанными из газет фотографиями, все вклеивая в тетрадку.
Я прекрасно помню, как вручал эти тетради известным хоккеистам того времени — и те, без разглядывания, спешили подписаться. Некоторая суета в их подписях видна и спустя годы.
Я бы самостоятельно ничего не понял, а вот Наталья Серафимовна благодаря многолетнему сотрудничеству с Гимаевым разобралась в хоккее лучше многих наставников.
Подсказывает, не ошибаясь:
— Вот это Олег Зайцев ему расписался.
Всматриваюсь – и на самом деле различаю в простой вязи букву «З». Значит, Зайцев.
Молодой Гимаев комментировал спорт приятно и просто. На экране появлялось, к примеру: «Вот это хоккей». Или: «Золото наше». Понимание сути игры придёт со временем.
Перебирая фотографии, снова и снова удивлялся. Среди хоккейных легенд находил и других людей. Догадывался в человеке рядом с Сергеем Наильевичем нобелевского лауреата Шолохова.
Досадовал на себя — при жизни Гимаева не думал расспросить обо всем этом. Все на бегу, коротко, про день сегодняшний — а настоящего, огромного интервью с Гимаевым так и не вышло. Некоторые коллеги такие интервью называют «программными». Сами они программные.
**
Я брал в руки «Тэфи» — наверняка самую ценную награду в телевизионной карьере Сергея Наильевича. Старался представить, как принимал он эту статуэтку. Как вез домой на той самой BMW с аэрографией. Как радовался внутри — новый этап его жизни оказался таким удачным, интересным. Пусть платят ему на телевидении мизерные деньги и приходится играть за «Легенд»…
На балконе этой же квартиры стоят шлемы. Я старался, не задавая вопросов, догадаться о последнем.
Наталья Серафимовна догадалась, что я хочу сказать, но не решается спросить.
Здесь его нет. Шлем, в котором погиб Сережа, находится сейчас на родине, в Туймазах. В музее там много чего — форма, значки и так далее.
Как же странно, что к нам в «Разговор по пятницам» так и не попал Гимаев.
Возможно, не все до конца понимали масштаб личности Сергея Наильвича. Как его представить? Гимаев всегда рядом, в пресс-центре. Почти такой же корреспондент, как и мы. А на трибуне сидит Виктор Тихонов. Готов к разговору — но никто особо не расспрашивает. Так же мимо главной рубрики в нашем спорте прошел Василий Уткин. Звал в гости. Все собирались к нему, собирались. Да так и прособирались.
Люди ушли, и быстро становится понятно его значение. Стараюсь восполнить недостаток, общаясь с друзьями и родными. Например, говорил с вдовой Гимаева через пару лет после смерти Сергея Наильевича.
Вдруг узнавал истории, которые никогда раньше не слышал. Ни в одном интервью, ни в рассказе Гимаева об этом не упоминалось. Возможно, вспоминать было больно Сергею Наильевичу. Его прекрасно понимаю. Мне тоже неприятно вспоминать собственные дорожные приключения.
Я вздрагивал, слушая Наталью Серафимовну:
— Сережа ехал с дачи по узким дорогам. Встречал «Мерседес», кто-то его опережал. Говорит: вижу прямо ко мне, уже никуда не повернуть!
— Чем закончилось?
— Сережа съехал в кювет — и перевернулся!
— Боже.
Самое удивительное — он даже не остановился. Продолжал лететь дальше, хоть видел, что Сергей кувыркается. За ним полз какой-то «Жигули», мужчина остановился, подошел к машине: «Ты жив?» — «Да вроде». — «Заднее стекло у тебя разбито, вылезай через него». На эвакуаторе добирался в Москву.
— Ничего не поломал?
Как всегда — по носу досталось. Голова была пробита, даже стекла вытаскивала. Все промыла: «А теперь — в травмпункт» — «Никуда я не поеду». Было у меня шикарное средство, профессор делал настойки. Лечат все! Обработала — через три дня все затянулось.
— Что с машиной?
Приобрел этот внедорожник за месяц до этого у одного из родителей, служившего в ЦСКА. Сразу после покупки и продал. Подумал, что это неудачное приобретение.
— Говорите — «как обычно, по носу».
— Нос у него весь перебит.
— Это ужасная боль.
Фотография где-то хранится, всё у него заклеенное. Зато серьёзных травм не оказалось…
Узнав о расставании Гимаева с ЦСКА давно минувших дней, можно было сразу понять: в этом событии таится настоящая драма, как и во всех историях хоккеистов того времени.
Позже я узнал подробности и был поражен аскетизмом прощания. ЦСКА выиграл очередное чемпионство. Полный сил Сергей приехал в клуб готовиться к новому сезону. Вдруг слышит от Виктора Тихонова: «Ты-то что явился?». Так узнал, что отчислен. Уехал, кажется, в Ленинград.
**
В Химки, на кладбище я непременно съезжу. Возможно, вновь услышу его голос — «мастерюга»…
После Гимаева больше никто не повторит это слово – нет, не получится.
Хоккей без Гимаева стал менее интересным. Многим, вероятно, так кажется. Всегда казалось, что наш хоккей полон ярких личностей, но с уходом одного из них пустота осталась незаполненной.
Попытки вытолкнуть эти мысли только усугубляют боль от предстоящего юбилея Гимаева, к которому хочется его видеть. Гораздо лучше было бы разговаривать с ним, чем писать это «вспоминаю».
Послевкусие от гимаевских репортажей поразительно: каждый из них будто делает тебя сильнее, энергичнее. Ты перестаешь сомневаться — стоит жить эмоциями, и это верно, это великолепно.
Семьдесят лет — без него, а всё-таки с ним. Гимаевская интонация живет во всех нас, не забылась, не выветрилась. Семь лет прошло без его репортажей — а все ищешь привычную фигуру глазами в пресс-центрах, возле комментаторских кабинок…
Ему довелось прожить насыщенную и красочную жизнь.
Только короткую.