Как у него это получалось?
С детства часто слышал эту фамилию, и она до сих пор звучит для меня как музыка. Вглядываюсь во всё, что написано о Кондрашине, надеясь понять что-то в нём, в прошлом веке или даже в самом себе.
Открывая его вновь, узнаю что-то новое. Даже спустя много лет после смерти Кондрашина его работа кажется книгой, но остаётся загадкой — как ему удавалось всё это?
В Мюнхене произошло событие, достойное удивления, словно написанное заранее высшим разумом.
Вновь обращусь к тем, кто помнит Кондрашина, вновь задам вопросы. Получу другие ответы на старые вопросы. Они всё равно не проясняют сути. Не могу понять и одновременно знаю, что это был за человек.
В историях с гениями — обычное дело.
«Ни слова про три секунды!»
Comprehend Ивана Иваныча Едешко, который почти кричит в трубку:
— Никаких упоминаний о трёх секундах, если будет интервью! Всё уже сказано!
Конечно же, даю слово — молчание. Едешко прав, всё уже поведали. С семнадцати страниц с вопросами стираю десять.
Всё же возвращаюсь — и правильно сделал. Ведь Иван Иванович, расположившись напротив нас с Кружковым, сразу же заговорил о трёх секундах. Волна рук, смех, недоумение.
И мы смеемся. Едешко не унимается, пока всё не расскажет. Полагаю, с каждым новым интервьюером это повторяется.
Всю мунхенскую драму пронизывает фамилия Кондрашин — и Едешко произносит её с наслаждением, добавляя добродушному голосу хриплого оттенка: «Кондр-р-ашин…»
Вдруг вспомнив что-то, прерывает беседу и ведёт нас в погреб. Там множество солений и настоек. Рассказывает про каждую, постукивая пальцем по банкам и бутылям. Гордость, смешанная с удивлением, не меньше, чем в рассказах о трёх секундах.
Вдруг мне кажется, что Кондрашин здесь, рядом. Слушает и улыбается.
«Сходи подпиши»
В гостиной нас ожидает рассказ о Кондрашине после получения новых знаний о солениях.
После Олимпиады 1972 года сборная команда провела турне по Америке. Кондрашин заметил, что в бизнес-классе сидит Хампердинк — британский певец. Я уже тогда знал английский. У Кондрашина была пластинка с его песнями. Он мне её вручил: «Сходи подпиши». Я всё сделал. Потом мучаюсь — зачем для себя автограф не взял?
— Могли б паспорт ему подсунуть.
Выйдя, он так и поступил. Прямо на трапе. Дальше сцена — в аэропорту накрыт стол, девочки маршируют, духовой оркестр играет. Хампердинк сразу к ним. Так его заворачивают: «Мистер, не вас встречаем». — «А кого?» — «Русскую команду». Раздраженно отвернулся и ушёл.
В газетах на следующий день читаю его интервью: «Ожидают какую-то русскую баскетбольную команду, а меня, такого певца, отправляют за угол!» В ответе ему: «Для Америки гораздо важнее «какая-то» русская команда, чем «какой-то» английский певец».
— Паспорт годы спустя поменяли?
— Да. Ушел с автографом. Жалко.
«Чурбан, скобарь, идиот»
Конечно, о тренерах, которые не используют грубую лексику, известно. Как например, Кондрашин.
Посещение усадьбы к Едешко – отличный шанс испытать эту историю на прочность. Развенчать её. Возможна ли игра в баскетбол – без грубости?
— О да! Нецензурного слова — ни одного! — внезапно обрадовался Едешко. — «Баран»! «Чурбан»! «Скобарь»! «Идиот»!
На слове «скобарь» мы прыснули. Скобарь!
— Неплохо, — выговорил я, отсмеявшись.
— На Олимпиаде в Монреале ко мне обратились не так, как следовало, а мне уже тридцать лет. Потом подхожу: «Владимир Петрович, ну как же так?» — «Извини, сорвался…» Видишь его искренность — и обида отпускает. В 1974 году на чемпионате мира в Пуэрто-Рико устроили эксперимент. Мячи нам носил местный парень Хулио. Подговорили — когда тренер войдет в автобус, кричи: «Баран, чурбан, скобарь, идиот!» Кондрашин появляется — и понеслось вот это всё с латиноамериканским акцентом.
— Рассмеялся?
— Не сразу. Оцепенел… При всех человеческих достоинствах Владимир Петрович не умел пробивать игрокам условия. Ему в голову не приходило обратиться к первому секретарю Ленинградского обкома Романову с просьбой о квартирах, машинах. Кондрашина интересовал только баскетбол: следил за всеми новинками и ящиками привозил из Америки специальную литературу. Зато Гомельский обеспечивал команду всем необходимым: жильем, автомобилями, поездками за границу…
— По этой причине Кондрашина называли Батюшкой, а Гомельского — Папой?
Однажды с друзьями разговаривали о подходящем тренере для команды. Пришли к выводу, что для достижения успеха нужен Кондрашин. А для более спокойной обстановки — Гомельский. Тем не менее оба великие тренеры. Первый сделал из меня игрока, а второй закалил мою стойкость.
— Как?
При Кондрашине я был в основном составе сборной, выступал за сборную Европы. Гомельский же в ЦСКА часто сидел на лавке запасных. Бывало, начиналось возмущение, идёшь к нему с желанием высказать всё! А выходишь из кабинета и думаешь: «Что я делаю? Как смею его обвинять? Проблема только во мне…» Александру Яковлевичу по части психологии и дара убеждения не было равных. В воспитательных целях использовал разнообразные методы.
— Например?
8 марта в Каунасе я выпил две бутылки пива. Разыграл спектакль и объявил об отчислении за нарушение режима. А капитана предупредили: «Пусть организуют собрание, попросят взять Едешко на поруки. Прощу — но для него это будет уроком».
Запись интервью сохранилась, где Гомельский перед смертью заметил: «Едешко опередил меня в понимании красоты игры. К нему предъявляли претензии из-за потери множества мячей, но как много забивали после его замечательных передач!».
Сергей Белов утверждал в своей книге, что поражение на Олимпиаде в Монреале было связано с избыточными тренировками Кондрашина.
Не согласен! Наоборот, физически готовы были лучше, чем в Мюнхене. Но там Кондрашин с составом угадал, здесь — нет. Выпустил в полуфинале против Югославии «бросунов» — Белова и Арзамаскова. Оба стремились забить, тянули одеяло на себя. А в тылу никого, югославы понеслись в контратаку. Хотя сгубило не это.
— А что?
В день полуфинала с утра фирмы уговаривали спортсменов. В Союзе спортивная экипировка была дефицитом. А тут — бери не хочу! Представитель «Адидаса» предложил 200 долларов, два костюма и пять пар кед. «Пума» дала 300 долларов, часы, три костюма и десять пар кед. «Конверс» – 500 долларов, пять костюмов и кеды в неограниченном количестве. С непривычки голова шла кругом. Народ собрался кучками, шептал по углам, боясь продешевить.
— Об игре не думали?
— Вот именно! «Поплыли». После Олимпиады на банкете разговорились с югославскими спортсменами. Услышав, сколько получили за рекламу, долго смеялись: «А нам по пять тысяч долларов заплатили!» Югославы цены знали — не то что советские спортсмены.
Ленинградские журналисты вызвали вражду между Гомельским и Кондрашиным.
Недавно, готовясь к интервью Владимиру Гомельскому для «Разговора по пятницам», проверили другую легенду. Рассказывали нам — Гомельский-старший и Кондрашин давно рассорились из-за женщин.
Считалось, что неправда. Выяснилось — лишь частично. Была одна история.
Говорят, разногласия между Александром Яковлевичем и Владимиром Петровичем возникли из-за жён, встретившихся на площадке. , — произнесли мы вкрадчиво.
— Нет-нет, это была обычная спортивная ситуация, — ответил Владимир Александрович ещё более мягко. — Моя мама, известная в прошлом баскетболистка Ольга Журавлева, дура набитая. Январь 1954 года. После родов и трех месяцев не прошло, как она решила вернуться на площадку. Хотя вес килограммов на двадцать превышал игровой. Чемпионат Ленинграда, её любимый «Спартак» принимает «Буревестник», за который выступает тётя Женя.
— Евгения Вячеславовна Кондрашина.
— Да. Правда, тогда ещё не были расписаны. Борьба за мяч, потеря равновесия — и у мамы улетает колено.
— «Кресты»?
Мениск. Проблема оказалась простой, но в ЦИТО Зоя Миронова трижды оперировала маму, ничего не добившись. От баскетбола пришлось отказаться.
В последние годы своей жизни Александр Яковлевич поддерживал связь с Кондрашиным?
— Да, у них снова были хорошие отношения. Оба к тому времени уже не тренировали — ну и что делить-то? Ленинградские журналисты рассорили их в 1970 году, когда начали поливать отца грязью. Пока он был тренером сборной СССР, эти люди молчали. А тут залетел на таможне, с работы сняли — и они решили, что теперь его можно оскорблять.
«Это ж база «Зенита»!»
Евгения Вячеславовна Кондрашина!
Как часто приходится слышать: «не успели». Каждый месяц приносит новые сожаления.
Прославленному хоккеисту Игорю Капустину не суждено было выступать. Брату славного Сергея. Теперь всё. Остаётся только сожалеть.
Не успели к Владимиру Родионову, крепкому человеку нашего спорта 90-х годов. Храбрость, масштаб, приключения. Бордовый пиджак. Шестисотый «Мерседес» к трапу. Попытка стать саратовским губернатором. Да чего только не было в его бурной жизни. Думали: весной напросимся, съездим, поговорим… Снова напишем восемь полос в «Разговор по пятницам» — и будем огорчаться комментариям: «Куда так много?!»
Если вообще отправимся куда-то, то лишь к памятнику.
К кому-то удалось. К вдове и сыну Владимира Кондрашина. Вместе пересматривали альбомы, рассматривали сохранившиеся награды на ладонях. Перелистывали тренерские блокноты, место которых – в Музее спорта.
Перестуки мячей слышали через окно и выглядывали туда. Несколько смущённо отмечали, что очень знакомые фигуры играют в футбол. Даже тренер — настоящий Семак. Щурились — верили и не верили.
Кружков, отдышавшись, протер очки, а затем снова выдохнул и протер их ещё раз. Семак не исчез — наоборот, от физических упражнений выглядел ещё более выпуклым.
— Да-да, здесь тренируется «Зенит»! — одобрила наша внимательность Евгения Вячеславовна.
Эта квартира пришлась бы по душе Владимиру Петровичу, будь он жив.
Через два-три года после нашей встречи, вероятно из-за ковида или инсульта, уйдет из жизни Юрий, сын Владимира Петровича. Чуть раньше – его мать Евгения Вячеславовна. Она держалась удивительно даже в почти 90 лет. Юрию удалось прожить с мамой год. Сейчас вся семья Кондрашиных похоронена на Северном кладбище.
Тайна местонахождения драгоценных блокнотов Владимира Петровича остается неизвестной. Надеюсь, что их не постигла участь стать мокрой кучей бумаги на мусорнике в Удельном.
Юра, передвигаясь на коляске, удивлял памятью. Вспоминал он всё старинное.
— Пожилой уже стал, — нежно погладила его по голове мама. — Шестьдесят четыре года.
А Юра торопился рассказать:
Случилась история! Вещали вечерние новости: «Турнир «Приз «Известий» открылся. В первом матче Швеция встречалась с Чехословакией. Победили финны со счётом 4:3». Отец собирался на тренировку, но его так раззадорили смехом минут на пять…
Смеялся и Юра. Вместе с нами.
— Помните, какое издание «Спорт-Экспресс» мы всегда берем?— внезапно спросила Евгения Вячеславовна.
— Пятничный! — ликовали мы.
— понедельник, — прервала возносящихся вдовушки Кондрашиной.
Вдруг кто-то, заметив наши мрачные лица, сказал смягчающе.
— В какой день выходит эта заметка? В пятницу? Тогда будем покупать по пятницам. Рядом с метро в киоске работает мужчина, я с ним знакома. Специально для нас он оставляет.
«Нам показывали сердце Саши…»
Как хорошо, что всё это было в нашей жизни. Расспрашивали обо всём на свете. Конечно, и про Сашу Белова, главного игрока в тренерской жизни Кондрашина. Владимир Петрович считал его сыном и возил фотографию Белова с собой в машине.
Мы помнили Белова, но не предполагали, что эта история вызовет у нас испуг.
— После смерти Саши Белова я увидела его сердце. Страшная вещь, — сказала Евгения Вячеславовна.
— Как это — видели сердце?
— А вот так. Это сердце было огромным. Как бычье. У нас при госпитале ветеранов войны медицинский музей, там оно хранится. Моя средняя сестра приехала на курсы усовершенствования врачей, вечером возвращается домой: «Ой, Женя, что я сегодня пережила! Нам показывали сердце Саши…»
— Туда отправились?
— Ну что же, Саша уже скончался, похоронили… Была конференция в мединституте, пригласили и нас. Хорошо, мы маму Саши не позвали с собой! Она, наверное, там и умерла бы. Ничего об этом не знала, ее разрешения никто не спрашивал. Выступает профессор. Вдруг выносят на сцену тарелочку с стеклянным колпаком. Я чуть в обморок не упала, как узнала, чье это…
— Болезнь его как начиналась?
Всё началось на сборе у Гомельского. Последний произнёс: «Это тебе Кондрашин привил, всё это филонишь…» Никогда бы он такого не позволил себе! Ему внезапно стало плохо! А Гомельский думал, что «косит».
— Отцепил со сборов?
Белов прибыл в Ленинград и поехал на дачу к Сашке Свиridovu. Приготовили шашлык — у Белова началось отравление. Решили, что Белов отравился. Отвезли его в Боткинские бараки, это инфекционная больница…
— Мама была в городе?
— Нет, ничего ей не сказали. Ну, подумаешь — отравился чем-то… А в больнице Саша пожелтел. Совсем желтый! Кому-то из врачей его сердце не понравилось, перевели в кардиологию. Обнаружили, что сильно увеличено. Здесь уж нас напугало, позвонили маме…
— А она?
Она трудилась в бухгалтерии ГУДУВа, института повышения квалификации врачей. Знала всех преподавателей, помогла всем встать на ноги. Сашке немедленно перевели в этот институт, лично руководил его лечением профессор Воронов!
— Представляли, насколько плохо дело?
Петровичу сказали: «Очень тяжелый случай». Сразу из Америки начали лекарства присылать. Белов не хотел, чтобы в больницу к нему кто-то приходил. Его жена Саша была в это время в сборной. Мне сказал: «Ни в коем случае ей не сообщайте, чтоб не срывалась…» Я взглянула на его ноги — они были как бревна. Страшно отекшие. А потом все стало понятно. Нам позвонили рано утром. Профессор накануне сказал Петровичу: «Все безнадежно, решайте бытовые вопросы. Осталось мало». Домой приехал весь черный!
Юра сказал: «Я впервые увидел, как папа плачет. Так страшно!» Потом он добавил: «Сейчас расскажу и сам вздрогну. С Сашей Беловым познакомились 1 сентября 68-го года. Дружили ровно десять лет. Уникальный человек. Гандболисты говорили — оказался бы у них, был бы лучшим гандболистом всех времен. В прыжках в высоту все рекорды крушил».
— Прекрасно относился к вашему отцу.
— Хотя как-то отец два месяца с ним не здоровался. 73-й год, в Минске наши обыграли ЦСКА на 20 очков. Вдруг Сашка оскорбил судью! Отец ему сказал: «Ты, олимпийский чемпион, превратился в сапожника…» Только к майским праздникам оттаял.
— Сам не ругался вообще?
— Как это? — с горечью усмехнулась Евгения Вячеславовна. — За все время жизни не слышала ни одного грубого слова.
Распрощался с жеребёнком подобно человеку, целуя его в голову.
Обдумывая сказанное, рассматривали кондрашинские документы. Несколько пожелтевших грамот, удостоверений к наградам. Внезапно нашли билет блокадника. Хранили его в руках, затаив дыхание.
— Вова участник блокады, — удивилась нашему оцепенению Евгения Вячеславовна. — Вы разве не знали?
— Знать-то знали, но…
Он столько раз избегал смерти, вы не представляете! Сестра Зина уже была при смерти, ее поместили в госпиталь. Могла извлечь зуб изо рта и обратно вставить. Потом эвакуировали, вывезли по Ладоге. Там многие сразу налетали на еду — и умирали. Было нельзя! Но главная беда ждала впереди. Отправили Вову в Рязанскую область к бабушке.
— В деревню?
— Да, деревня Истье. В колхозе из мужчин только председатель вернулся с фронта без руки. Зина так худая, что председатель разрешил ей есть морковку сколько угодно. До конца. А Володя зимой возил хлеб на лошади. Закемарил, чувствует — эта бедная лошадка несется галопом, повозка трясется…
— Что такое?
Заглянул в тьму — стада волков! Хорошо, что появились огоньки деревни, слышно лай собак. Волки отошли. Лошадь спасена!
— Как с такой лошадкой расставаться?
Так её полюбили, что не захотел из деревни выехать. Целовал её в лицо, прощался, словно с другом. И она плакала.
— Сколько всего выдано по этому билету?
После инфаркта водить машину было трудно, сильно страдал. На дачу приезжал и жаловался: «Так фонари слепят…» А я уговаривала его: «Попробуй на электричке! Тебе с блокадным даже билет покупать не надо». Вова купил рюкзак, собрался. Такой довольный приехал!
— Понравилось в электричке?
— Попробовал! Говорит: «Я даже не ожидал. Кто-то в карты играет, кто-то рассказывает. Я и поспал, и послушал, и в окно посмотрел… Интересно!» К нему подсел мужичок: «Вы не Кондрашин?» — «Нет, обознались. Что вы». Тот отсел.
— Так и ездил на электричке?
— Ага. Всегда свеженький.
«Свадьбы не было, колец тоже»
О пятидесятых годах нам рассказывали. О свадебных церемониях того времени. И вдруг выяснилось, что у замечательного Кондрашина свадьбы не было.
Сходили, расписались и все. Даже колец не было, — усмехалась Евгения Вячеславовна. Позже появились, купили к годовщине свадьбы. Петрович свое носить не стал, а я надела. Какая свадьба, если у нас не было квартиры — жили в общаге?
— О любимом ресторане не спрашиваем.
— Вот любимый ресторан был!
— «Астория», наверное?
Верно же. Как так сразу догадались? Бедность бедностью, но туда часто ходили. Володя дружил с Витей Набутовым. Такой классный человек был! Перед Новым годом прибегал, схватит микрофон: «Тушите свет…» — и смешными историями делится. Все от смеха по полу катаются. Часа полтора пробудет — и домой уйдёт. Так почему «Астория»?
— Так почему «Астория»?
— У Набутова в этом месте был приятель, руководитель оркестра. С длинными волосами мужчины тогда еще не ходили, только этот Боря. Нам в этом ресторане всегда были рады — за своих принимали. Вот как-то раз сидим, Борис подходит: «Только что узнал печальную новость — скончался Виктор Сергеевич Набутов…» Как мы расплакались! И я, и Володя!
«Мерседес» Товстоногова, «Жигули» Кондрашина
Вспоминали, как ездил по Ленинграду 80-х на «Мерседесе» великий режиссер Георгий Товстоногов. Все знали этот автомобиль. Улыбались вслед. Из приоткрытого окошка тянулся дымок сотой за день сигареты.
Лучшие наставники из этого города передвигались на «Волгах». «Мерседесов» у них не было.
— С чего у нас «Мерседес»? — рассмеялась вдова Кондрашина. — Муж в сборной СССР вообще бесплатно трудился. Поскольку в «Спартаке» сказали: «Тогда увольняйся из клуба, оформляйся в сборную», а ему некогда было этим заниматься. Так и остался на зарплате «Спартака». В 72-м за выигранную Олимпиаду дали три с половиной тысячи рублей. Хоть что-то можно было приобрести.
— Что купили?
Петрович сначала заведовал «Москвичом», затем у него появился «Жигули», на которых, впрочем, почти не ездили.
— Ржавели под окном?
Можно было передать Петру Тимофеевичу, директору стадиона «Юбилейный», тот бы сразу уехал на юг. Хорошо, хоть машину не повредил. Наконец Петрович добрался до «Волги».
Многие возмущались отсутствием условий от Кондрашина для баскетболистов.
— Еще как обижались! А он далек от этого был!
— Растормошили бы его.
— Говорила она, а он ответил: «Я не могу ходить просить». У нас самих денег никогда не было. История характерная: только переехали в первую нашу квартиру, сразу на пороге сосед: «В долг не дашь?». Петрович дает. С ним это вечно — только получит деньги, сразу раздаст. То этот попросит, то другой.
— Потом возвращали?
Его похоронили, к дому шли люди цепочкой: «Петрович нам давал в долг, стыдно стало. Вот, возвращаем». Я отмахивалась: «Не нужно…» Сама такая же. Никогда ничего не копили.
Мы считаем, что этого человека могли похоронить не за городом.
— Вы не поверите! Хотели!
— Что помешало?
В то время губернатором был Яковлев. Страстно любил баскетбол и всегда оказывал поддержку. Сам посещал матчи, звать его не приходилось. Скончался Петрович — сразу же позвонил: «Евгения Вячеславовна, сами выбирайте место для похорон. Лично я предлагаю Александро-Невскую лавру…»
— Ого.
— Мне говорят: «Ой, Женя, соглашайся!» Но я подумала — и передала губернатору: хоронить будем на Северном кладбище, там у мужа родители, рядом Саша Белов с мамой. Яковлев ответил: «Нет вопросов. Поезжайте, вас встретят, дадут любое место». Я указала на местечко напротив Саши: «Вот здесь!» Кстати, на доме Белова была бронзовая корзина с мячом. Хоть высоко висела, все равно отдирали на металл. Это и у нас случалось на Северном кладбище.
— Тоже что-то отодрали?
— У Саши памятник — голова, руки держат мяч. А у Петровича — бронзовая сетка и мяч. Так вот у Белова отломали голову вместе с руками, а у нас сорвали мяч с сеткой. «Спартак» помог — восстановили. Сейчас целая аллея баскетболистов на Северном образовалась. Всегда ездим 3 октября — недавно было 40 лет со дня кончины Саши. Привезла его медаль, повесила ей на руку…
Та самая медаль
Нам выпала честь держать эту медаль Белова в руках. Такой трепет чувствовали два раза: при прикосновении к первой золотой олимпийской медали в истории советского спорта. Благодарим легендарную метательницу диска Нину Пономареву.
Медаль Саши Белова была в руках. Рассказывали ещё одну историю – как эта медаль чудесным образом сохранилась. Могла исчезнуть.
— В девяностые нашу квартиру ограбили. Всё вынесли! Думаю, охотились за моей медалью 72-го года. Теперь её прячу. Тренерской медали не полагалось. А Сашка свою медаль завещал Петровичу, так и сказал: «Олимпийскую отдайте тренеру». Наверное, об этом прочитали — и решили ограбить.
— Где-то писалось?
— Возможно. На телевизионном канале Набутов упомянул о том, что у Петровича на даче был инфаркт, его госпитализировали. Сразу же появились.
— Так как уцелела?
Стенку опустошили — украли всё, что висело. Медаль Белова осталась в коробочке на книжной полке. Не заметили, к счастью! Дом подключился, но это не помогло. Ответили: «Если только попадётся в продаже…»
— Ничего не всплыло?
— Ничего и никогда. А может, и не искали.