Как у него это получалось?

С детства часто слышал эту фамилию, и до сих пор она звучит для меня музыкой. Вглядываюсь, вчитываюсь во всё, что пишут о Кондрашине, надеясь понять что-то: в нём, в прошедшем веке или в самом себе.

Каждый раз открываю для себя что-то новое. Кондрашин, даже спустя годы после смерти, читается как книга, но главный вопрос остаётся без ответа: как ему всё удавалось?

В Мюнхене событие с тремя секундами выглядит как часть целой удивительной истории, словно написанной заранее.

Вновь обращаюсь к тем, кто помнит Кондрашина, задаю привычные вопросы. Новые ответы вновь ничего не проясняют. Всё так же непонятно, кто этот человек был.

В историях с гениями — обычное дело.

«Ни слова про три секунды!»

Понимаю Ивана Ивановича Едешко, который почти кричит в трубку.

— Если интервью, не говорите ни слова о трёх секундах! Всё уже много раз рассказано!

Обещаю, не скажу ни слова. Едешко прав, всё уже сказано. С семнадцати страниц вопросов зачеркиваю десять. Именно про Мюнхен-72.

Всё же вернул — и правильно сделал. Ведь Иван Иваныч, усевшись напротив нашего с Кружковым, сразу же заговорил о трёх секундах. Волна его рук, смех, недоуменное выражение лица.

И нам весело. Едешко не умолкает, пока не поделится всем. Предполагаю, с каждым новеньким репортером всё по новой.

Едешко произносит фамилию Кондрашин с благодушным урчанием.

Вдруг вспомнив что-то, прерывает беседу и ведёт нас в погреб. Там множество солений и настоек. Рассказывает о каждой — постукивая пальцем по банкам и бутылям. Гордость, смешанная с удивлением, не меньше, чем в рассказах о трёх секундах.

Вдруг мне подумалось, что Кондрашин тут неподалёку. Возможно, тоже слушают, и ему это нравится.

«Сходи подпиши»

Вернувшись в гостиную с новыми знаниями о солениях, нас встречают рассказом про Кондрашина.

После Олимпиады-1972 команда провела турне по Америке. Кондрашин заметил, что в бизнес-классе сидит Хампердинк. Британский певец. Я уже тогда говорил по-английски. У Кондрашина была пластинка этого певца. Он вручил мне: «Сходи подпиши». Я все сделал. Потом мучился — что же для себя автограф не взял?

— Могли б паспорт ему подсунуть.

Выходя, сделал то же самое. Прямо на трапе. Потом сцена — в аэропорту устроен стол, девочки маршируют, играет духовой оркестр. Хампердинк сразу к ним подходит. Его тут же запирают: «Мистер, вас не встречаем». — «А кого?» — «Русскую команду». Раздраженно отвернулся и ушёл.

В газетах следующего дня обнаружил его интервью: «Ожидают какую-то русскую баскетбольную команду, а меня, певца такого, отправляют за угол!» В ответ ему: «Для Америки гораздо важнее «какая-то» русская команда, чем «какой-то» английский певец».

— Паспорт годы спустя поменяли?

— Да. Ушел с автографом. Жалко.

«Чурбан, скобарь, идиот»

Безусловно, известно о тренерах, которые отказывались от нецензурной лексики. Например, Кондрашин.

Посещение усадьбы к Едешко — хороший повод развеять это предание. Возможно ли это на корте без ругательств?

— О да! Нецензурщины нет совсем! — внезапно обрадовался Едешко вопросу. — «Баран»! «Чурбан»! «Скобарь»! «Идиот»!

На слове «скобарь» мы прыснули. Скобарь!

— Неплохо, — выговорил я, отсмеявшись.

— На Олимпиаде в Монреале со мной что-то такое случилось, а мне уже тридцать лет. Потом подхожу: «Владимир Петрович, ну как же так?» — «Извини, сорвался…» Ты видишь его искренность — и обида отпускает. В 1974 году на чемпионате мира в Пуэрто-Рико устроили эксперимент. Мячи нам носил местный парень Хулио. Подговорили — когда тренер войдет в автобус, кричи: «Баран, чурбан, скобарь, идиот!» Кондрашин появляется — и понеслось вот это. С латиноамериканским акцентом.

— Рассмеялся?

— Не сразу. Оцепенел… При всех человеческих достоинствах Владимир Петрович не умел пробивать игрокам условия. В голову ему не приходило обратиться к первому секретарю Ленинградского обкома Романову с просьбой о квартирах, машинах. Кондрашина интересовал только баскетбол, он отслеживал все новинки, ящиками привозил из Америки специальную литературу. Зато Гомельский обеспечивал команду всем необходимым: жильем, автомобилями, поездками за границу…

— Отчего Кондрашина нарекали Батюшкой, а Гомельского — Папой?

— Ну да. В один прекрасный день с товарищами разговаривали о тренере сборной. Пришли к выводу, что для результата необходим Кондрашин, а для комфортной жизни — Гомельский. Хотя оба великие. Первый сделал меня игроком, второй закалил.

— Как?

— Играя в основном составе сборной при Кондрашине, я входил в сборную Европы. А Гомельский в ЦСКА часто сидел на скамейке запасных. Бывало, накипит, идешь к нему с желанием высказать всё! А выходишь из кабинета и думаешь: «Елки-палки, куда я лезу? Как смею его обвинять? Проблема только во мне…» По части психологии и дара убеждения Александру Яковлевичу не было равных. Для воспитания применял разные методы.

— Например?

8 марта в Каунасе я выпил две бутылки пива. Он поставил спектакль. Мне объявили об отчислении за нарушение режима. А капитана предупредили: «Пусть организуют собрание, попросят взять Едешко на поруки. Прощу — но для него это будет уроком».

До конца жизни Гомельский считал, что Едешко первее понял суть прекрасной игры. Его критиковали за потерю мячей, но передачами Едешко забивалось множество голов.

Сергей Белов считает, что поражение на Олимпиаде в Монреале было вызвано тем, что Кондрашин слишком много тренировался.

— Не согласен! Наоборот, физически готовы были лучше, чем в Мюнхене. Но там Кондрашин с составом угадал, здесь — нет. Выпустил в полуфинале против Югославии «бросунов» – Белова Серегу и Арзамаскова. Оба стремились забить, тянули одеяло на себя. А в тылу никого, югославы понеслись в контратаку.

— А что?

В день полуфинала с утра представители спортивных фирм оказывали услуги спортсменам. Дефицит экипировки в Союзе был огромным. Представитель «Адидаса» предлагал каждому 200 долларов, два костюма и пять пар кед. «Пума» предложила 300 долларов, часы, три костюма и десять пар кед. «Конверс» дал 500 долларов, пять костюмов и кеды в неограниченном количестве. Предложения были так неожиданны, что люди разделились на группы, шептались по углам, не желая попасться на плохой сделке.

— Об игре не думали?

— Вот именно! «Поплыли». После Олимпиады на банкете разговорились с югославами. Услышав о суммах за рекламу, долго смеялись: «А нам по пять тысяч долларов заплатили!» Югославы расценки знали — не то что советские спортсмены.

Ленинградские журналисты стали причиной конфликта между Гомельским и Кондрашиным.

Готовясь к интервью Владимиру Гомельскому для программы «Разговор по пятницам», мы решили проверить ещё одну легенду. Нам рассказывали, что Гомельский-старший и Кондрашин давно поругались из-за женщин.

Не верили правде, частично она подтвердилась. Была одна история.

Поговаривают, что ссора между Александром Яковлевичем и Владимиром Петровичем возникла из-за их жён, которые встретились на улице. , — произнесли мы вкрадчиво.

— Нет-нет, это была обычная игровая ситуация, — ответил Владимир Александрович бархатным голосом. — Моя мама, известная в прошлом баскетболистка Ольга Журавлева, дура набитая. Январь 1954 года. После родов и трех месяцев не прошло, как она решила вернуться на площадку. Вес килограммов на двадцать превышал игровой. Чемпионат Ленинграда, ее любимый «Спартак» принимает «Буревестник», за который выступает тетя Женя.

— Евгения Вячеславовна Кондрашина.

— Да. Правда, тогда ещё не расписаны были. Борьба за мяч, потеря равновесия — и у мамы улетает колено.

— «Кресты»?

— Мениск. Всё это и только это. В ЦИТО Зоя Миронова маме проводила операции три раза. Помощи не последовало. С баскетболом пришлось расстаться.

Разговаривал ли Александр Яковлевич с Кондрашиным ближе к концу своей жизни?

— Да, у них снова были хорошие отношения. Оба к тому времени уже не тренировали — ну и что делить? А рассорила их ленинградская журналистская группа, которая в 1970 году начала поливать отца грязью. Пока он был тренером сборной СССР, эти люди молчали. А тут залетел на таможне, с работы сняли — и они решили, что теперь его можно унизить.

«Это ж база «Зенита»!»

Евгения Вячеславовна Кондрашина!

Как часто слышим: «не успели». Каждый месяц приносит новые сожаления.

К Игорю Капустину, талантливому хоккеисту и брату знаменитого Сергея, не успели добраться. Всё. Теперь остаётся только сожалеть.

К Владимиру Родионову, могучей фигуре нашего спорта 90-х, не успели. Удаль, размах, приключения. Бордовый пиджак. Шестисотый «Мерседес» к трапу. Попытка прорваться в саратовские губернаторы. Да чего только не было в его залихватской жизни! Думали: вот весной напросимся, съездим, разговорим… Снова напишем восемь полос в «Разговор по пятницам» — и будем огорчаться комментариями: «Куда так много?!».

Если поедем — то лишь к памятнику.

Успели дойти до вдовы и сына Владимира Кондрашина. Вместе перелистывали альбомы, разглядывали на ладонях оставшиеся награды. Переворачивали тренерские блокноты, которые должны были оказаться в Музее спорта.

Слышим хлопки по мячам и выглядываем в окно. Чудом осознаём, что вышли на поле очень знакомые люди. Даже тренер похож на Семака. Щуримся — верим и не верим.

Кружков, обтерев очки, в очередной раз тяжело вздохнул. Семак всё ещё был виден — а значит, упражнения принесли результат.

— Верно, тут расположена база футбольного клуба «Зенит»! — поддержала наша находчивость Евгения Вячеславовна.

В этой квартире Владимир Петрович чувствовал себя бы комфортно, если бы прожил дольше.

Через два или три года после нашей встречи уйдет из жизни Юрий, сын Владимира Петровича – то ли болезнь, то ли инсульт. Чуть раньше скончается и Евгений Вячеславовна, которая удивительно держалась в свои почти девяносто лет. Без матери Юра провел год. Теперь вся семья Кондрашиных покоится на Северном кладбище.

Сейчас местонахождение бесценных блокнотов Владимира Петровича неизвестно.

Юра, передвигающийся на коляске, удивлял своей памятью. Вспоминал он события из очень далёкого прошлого.

— Пожил-пожил, — ласково сказала мама, поглаживая его по голове. — Уже 64 года.

А Юра торопился рассказать:

Случилось так: идут вечерние новости: «Открылся турнир «Приз «Известий». Прошел первый матч, Швеция встречалась с Чехословакией. Победили финны со счетом 4:3». Отец как раз собирался на тренировку. Его пробило от хохота минут на пять…

Смеялся и Юра. Вместе с нами.

— Помните, какая газета «Спорт-Экспресс» всегда у нас была?— внезапно вспомнила Евгения Вячеславовна.

— Пятничный! — ликовали мы.

Вдова Кондрашина тут же прервала наше обсуждение, сказав: «Понедельник».

Вдруг кто-то, словно видя наше недовольство, заговорил смягчённо:

— А эту заметку выйдет в пятничной? Значит, будем покупать по пятницам. Рядом с метро в киоске человек работает, я с ним познакомилась. Специально нам откладывает.

«Нам показывали сердце Саши…»

Хорошо, что всё это было в нашей жизни. Обсуждали всевозможные темы. Конечно, говорили и о Саше Белове, ключевом игроке в тренерской биографии Кондрашина. Владимир Петрович считал его сыном. Возил фотографию Белова с собой в машине.

Вспомнили мы Белова — и не предполагали, что эта история нас испугает.

— После кончины Саши Белова я увидела его сердце. Страшный сон! — проговорила Евгения Вячеславовна.

— Как это — видели сердце?

— Вот так. Это сердце было огромным. Как бычье. Его хранят в медицинском музее при госпитале ветеранов войны. Моя средняя сестра приехала на курсы усовершенствования врачей, вечером возвращается домой: «Ой, Женя, что я сегодня пережила! Нам показывали сердце Саши…»

— Туда отправились?

— Ну что вы. Саша уже умер, похоронили… Была конференция в мединституте, пригласили и нас. Хорошо, маму Саши не взяли с собой! Она, наверное, там бы умерла. Ничего об этом не знала, разрешения никто не спрашивал. Выступает профессор. Вдруг выносят на сцену тарелочку с колпаком из стекла. Я чуть в обморок не упала, как узнала, чье это…

— Болезнь его как начиналась?

Начало было на сборе возле Гомельского. Тот и сказал: «Кондрашин тебе внушил, притворяешься… ». Никогда бы ему этого не позволил! Ему внезапно стало плохо! А Гомельский считал, что «косит».

— Отцепил со сборов?

Белов прибыл в Ленинград и поехал к Сашке Свиridoву на дачу. Приготовили шашлык, но Белову стало плохо. Долгое время предположили отравление. Отвезли его в Боткинские бараки — инфекционную больницу…

— Мама была в городе?

— Нет. Ничего ей не сказали. Ну, подумаешь — отравился чем-то… А в больнице Саша пожелтел. Совсем желтый! Кому-то из врачей его сердце не понравилось, перевели в кардиологию. Обнаружили, что сильно увеличено. Здесь уж мы напугались, позвонили маме…

— А она?

Она трудилась в бухгалтерии института повышения квалификации врачей ГУДУВа, знала всех профессоров и подняла их на ноги. Сашка был доставлен в этот институт, где его лично лечил профессор Воронов.

— Представляли, насколько плохо дело?

Петровичу сказали, что это очень тяжелый случай. Сразу из Америки начали присылать лекарства. Белов не хотел, чтобы к нему кто-то приходил в больницу. Его жена Саша в это время была в сборной. Он сказал мне: «Ни в коем случае ей не сообщайте, чтоб не срывалась». Я взглянула на его ноги — они были как бревна, страшно отекшие. А потом всё стало понятно. Нам позвонили рано утром. Профессор накануне сказал Петровичу: «Все безнадежно, решайте бытовые вопросы. Осталось мало». Домой приехал весь черный!

— Первый раз увидел, как папа плачет. Страшно! — высказал Юра. — Сейчас расскажу — и сам вздрагиваю. С Сашей Беловым познакомились первого сентября шестьдесят восьмого года. Дружили ровно десять лет. Уникальный человек. Гандболисты говорили: если бы играл в гандбол, был бы лучшим из всех времён. В прыжках в высоту все рекорды ломал.

— Прекрасно относился к вашему отцу.

— Несмотря на то, что папа два месяца не здоровался с ним в 73-м году. В Минске наши обыграли ЦСКА на 20 очков. Вдруг Сашка обматерил судью! Папе сказал: «Ты, олимпийский чемпион, превратился в сапожника…» Только к майским праздникам оттаял.

— Сам не ругался вообще?

— Как же это возможно! — горько усмехнулась Евгения Вячеславовна. — За всё время жизни не разу не слышала ни одного ругательства.

Прощался с конем как с человеком, целовав морду.

Обдумывая сказанное, пере looked через документы Кондрашина: какие-то пожелтевшие бумаги, удостоверения к наградам. Внезапно обнаружили билет блокадника. Не дыша, держали его в руках.

— Вова участник блокады был! — удивилась нашему оцепенению Евгения Вячеславовна. — Вы ведь не знали?

— Знать-то знали, но…

Он так много раз избегал смерти, вы не поверите! Сестра Зина уже умирала, её положили в госпиталь. Могла вынуть зуб изо рта и обратно вставить. Потом эвакуировали, вывезли по Ладоге. Там многие сразу набрасывались на еду — и умирали. Нельзя было так. Но главная беда поджидала впереди. Отправили Вову в Рязанскую область к бабушке.

— В деревню?

Да, деревня Истье. Из мужчин в колхозе только председатель вернулся с фронта без руки. Зина такая худющая, что этот председатель ей разрешил кушать морковки сколько угодно. До упора. А Володя на лошади возил хлеб. Зимой закемарил, чувствует — эта бедная лошадка несется галопом, повозка трясется…

— Что такое?

Заглянул в тень — и перед ним стая волков! Счастье, что появились огонёчки деревни, начался собачий лай. Волки не приблизились. Лошадь спасена!

— Как с такой лошадкой расставаться?

Ей так понравился, что не желал покидать деревню. Обнимал и целовался, как с близким человеком. И она грустила вместе с ним.

— Сколько всего по этому билету стоит блокадник?

После инфаркта ехать за рулем было тяжело, сильно страдал. На дачу приезжал и жаловался: «Фонари слепят…» А я его уговаривала: «Попробуй на электричке! Тебе с блокадным даже билет покупать не надо». Вова купил рюкзак, собрался. Такой довольный приехал!

— Понравилось в электричке?

— Попробовал! Говорит: «Даже не ожидал. Кто-то в карты играет, кто-то рассказывает. И поспал, и послушал, и в окно посмотрел… Интересно!» К нему подошёл мужичок: «Вы Кондрашин?» — «Нет, перепутали. Что вы». Тот отсел.

— Так и ездил на электричке?

— Ага. Всегда свеженький.

«Свадьбы не было, колец тоже»

О пятидесятых годах мы интересовались. Какими были тогда свадьбы. Внезапно выяснилось, что у выдающегося Кондрашина бракосочетания не было.

Сходили, расписались и всё. Даже колец не было, — усмехалась Евгения Вячеславовна. Позже появились, купили к какой-то годовщине свадьбы. Петрович своё носить не стал, а я надела. Какая же свадьба, если квартиры у нас не было — жили в общаге?

— О любимом ресторане не спрашиваем.

— Вот любимый ресторан был!

— «Астория», наверное?

— Да точно. Как сразу догадались? Бедность бедностью, а туда часто ходили. Володя дружил с Витей Набутовым. Классный дядька был! Прибежит перед Новым годом, схватит микрофон: «Тушите свет…» — и начинает шутки рассказывать. Все от смеха по полу катаются. Часа полтора пробудет — и уйдёт домой. Так почему «Астория»?

— Так почему «Астория»?

В этом ресторане приятель Набутова, руководитель оркестра, всегда был нашим другом. Боря тогда еще отличался от других мужчин длинными волосами. Однажды, когда мы сидели в этом месте, Борис подошел: «Только что узнал печальную новость — скончался Виктор Сергеевич Набутов…» Мы с Володей расплакались!

«Мерседес» Товстоногова, «Жигули» Кондрашина

Вспоминали, как в Ленинграде 80-х по городу ездил на «Мерседесе» великий режиссер Георгий Товстоногов. Весь город узнавал этот автомобиль. Улыбались вслед. Из приоткрытого окошка тянулся дымок сотой за день сигареты.

Превосходные специалисты по обучению из этого города предпочитали «Волги».

— С какого перепугу у нас «Мерседес»? — рассмеялась вдова Кондрашина. — В сборной СССР муж вообще безвозмездно трудился. Поскольку в «Спартаке» сказали: «Тогда увольняйся из клуба, оформляйся в сборную». А ему некогда было этим заниматься. Так и остался на зарплате спартаковца. В 72-м за выигранную Олимпиаду дали три с половиной тысячи рублей. Хоть что-то купить можно было.

— Что купили?

Петрович начал с «Москвича», далее имелись «Жигули», на которых практически не катался.

— Ржавели под окном?

Можно было отдать всё Петру Тимофеевичу, директору стадиона «Юбилейный», тот бы сразу уехал на юг. Хорошо, хотя бы не повредил автомобиль. Наконец Петрович добрался до «Волги». У меня тоже есть права.

Многие недовольны тем, что Кондрашин никак не улучшал положение баскетболистов.

— Еще как обижались! А он далек от этого был!

— Растормошили бы его.

— Говорила — а в ответ: «Я не могу ходить просить». У нас и самих денег никогда не было. Характерная история: только переехали в первую квартиру, сразу на пороге сосед: «В долг не дашь?». Петрович дает. С ним это вечно — только получит деньги, сразу раздаст. То этот попросит, то другой.

— Потом возвращали?

Его похоронили, к мне стали приходить люди, говоря: «Петрович нам давал в долг, теперь жалко. Вот, возвращаем». Я отталкивала: «Не нужно…». Такая же сама. Никогда не копили.

Мы думаем, этому человеку могли бы устроить погребение в центре Санкт-Петербурга.

— Вы не поверите! Хотели!

— Что помешало?

В то время губернатором был Яковлев. Страстно любил баскетбол и всегда оказывал помощь. Сам посещал игры, его не приходилось приглашать. После смерти Петровича сразу же позвонил: «Евгения Вячеславовна, сами выбирайте место для похорон. Лично я предлагаю Александро-Невскую лавру…»

— Ого.

Мне говорят: «Ой, Женя, соглашайся!». Но я подумала и передала губернатору: хоронить будем на Северном кладбище, там у мужа родители, рядом Саша Белов с мамой. Яковлев ответил: «Нет вопросов. Поезжайте, вас встретят, дадут любое место». Я указала на местечко напротив Саши: «Вот здесь!». Кстати, на доме Белова была бронзовая корзина с мячом. Хоть высоко висела, все равно отдирали на металл. Это и у нас случалось на Северном кладбище.

— Тоже что-то отодрали?

У Саши стела — голова и руки держат мяч. У Петровича — бронзовая сетка и мяч. Белому отломали голову с руками, а у нас сорвали мяч со сеткой. «Спартак» помог восстановить. Сейчас на Северном образовалась целая аллея баскетболистов. Ездим 3 октября — недавно было 40 лет со дня кончины Сашки. Привезла его медаль и повесила на руку.

Та самая медаль

Нам выпала честь прикоснуться к этой награде Белова. Такой дрожь была дважды: при касании первой золотой медали Олимпиады в истории советского спорта. Благодарим легендарную метательницу диска Нину Пономареву.

В руках находилась медаль Саши Белова. Рассказывали о том, как сохранилась эта награда вопреки всему.

В девяностых нашу квартиру ограбили. Вынесли всё! Полагаю, охотились за медалью 72-го года. Теперь её скрываю. Медали тренерам не полагались. Сашка свою медаль завещал Петровичу и сказал: «Олимпийскую отдайте тренеру». Наверное, об этом прочитали — и решили ограбить.

— Где-то писалось?

Возможно. Добавьте к этому слова Набутова из телевизора о том, что у Петровича на даче случился инфаркт и его забрали в больницу. Сразу проникли!

— Так как уцелела?

Стенные предметы исчезли, а медаль Белова осталась в коробочке на книжной полке. К счастью, не заметили. Подключение к «Большому» дому не сработало. Пообещали: если найдут в продаже…

— Ничего не всплыло?

— Ничего и никогда. А может, и не искали.